Лето. Мне лет пять. Гуляем с мамой по парку детских аттракционов. Внезапно мама видит стайку детей, чинно рассаживающихся в какой-то вагончик.

— Ой, смотри! — верещит моя мама. — Детки кататься будут! Иди с ними!

Я, радостная, бегу к детишкам, но меня перехватывает рука какой-то женщины.

— Девочка, ты куда? Сюда нельзя, здесь с детского сада катаются. Подожди, будет твоя очередь.

Возвращаюсь к маме, надеясь прокатиться после детсадовцев.

— Ты чего? — удивляется мама. — Расхотела?

— Нет, там с детского сада катаются, — пытаюсь объяснить маме, но та, поняв, что я кататься по-прежнему хочу, хватает меня и опять пихает к вагончикам.

— Иди, иди! Ты чего?!

— Мама, там не пускают!

— Кто не пускает? Чего выдумываешь! Дети катаются! Вон, смотри, рядом с девочкой в красном платье есть место! Иди!

И я буквально впихнута в стайку детей-детсадовцев.

— Девочка, ты опять тут?! — уже недобродушно говорит замученная воспитательница, которой надо уследить за целой кучей ребятни. — Наглость — второе счастье, да?

* * *

Осень. Я школьница. Садимся в трамвай.

— Иди, иди! — пихает меня в спину мама, углядевшая где-то в окно свободное место. — Иди, там место свободное.

Забегаю в салон и вижу, как на место опускается старенькая бабушка.

— Ты чего не села?! — изумляется мама, пристроившаяся где-то рядом с дверью. — Нам три остановки ехать! Иди садись!

— Там уже занято… — пытаюсь я объяснить, но родительница разворачивает меня на сто восемьдесят градусов: — Иди, иди! Нам ехать сколько!

— Девочка, сколько можно ползать туда-сюда! — возмущаются пассажиры. — Стой спокойно!

* * *

Переводимся из детской поликлиники во взрослую.

— Там ничего не надо! Приходишь и идёшь к терапевту участковому, отдаёшь ему карту, и всё! — поясняет мама четырнадцатилетней мне (тогда во взрослую поликлинику переходили не в восемнадцать).

Прихожу, занимаю очередь.

— Ты чего тут стоишь?! — шипит мать, заставшая меня у стеночки. — Я тебе что, не по-русски сказала? Берёшь и идёшь к терапевту!

— Тут очередь, вообще-то…

— Так ты ж не на приём, ты переводишься! Иди! — хватает меня за шею мама и впихивает в кабинет.

— Ты ещё кто? — удивляется терапевт.

— Эм… Я перевестись…

— До стольки-то лет доросла, а не знаешь, что очередь есть? — стыдит меня терапевт. — Выйди, у меня приём.

Выхожу.

— Что, всё? — вопрошает мама у самой двери.

— Нет, сказали в очередь, там приём… — пытаюсь объяснить, но мать впихивает меня обратно.

— Тупая, что ли? О боже, кошмар какой! Я ж тебе русским языком сказала: ты не на приём, а переводишься! Что, язык отсох пояснить врачу?!

— Ты что, не поняла?! — гаркает уже разозлённая терапевт. — Обнаглела вконец! Пошла вон! Хамка!

* * *

Институт. Деканат.

— Декан занят, — говорю маме, глядя на часы приёма. — Через пятнадцать минут…

— Смотри, дверь открыта, значит, он тут, — вещает мама, толкая дверь и хватая меня за руку. — Иди, тебе же надо узнать…

— *****ва! Вы что, слепая?! — рявкает обедающий декан. — Мне что, уже поесть нельзя? Для кого расписание висит?

— Ну что, узнала? Что сказал декан? — засыпает меня вопросами мамочка, едва я вылетаю обратно.

— Нет, он обедал!

— И что? — в глазах непонимание. — А ты узнала-то? Когда можно будет получить нужную бумажку?!

* * *

После этого я зареклась ходить с матерью куда-нибудь по кабинетам. Надоело ощущать себя между Сциллой и Харибдой.

Что самое удивительное, моя родительница была до самой смерти уверена, что меня только пнуть надо в нужный кабинет, а желательно — впихнуть за шиворот, и там меня, конечно, примут, всё объяснят, ведь вопрос-то минутный. И отказать никто не посмеет. А если отказали — то, конечно, виновата я. А кто ещё? Не смогла изложить свой вопрос так, чтобы получить ответ! В кабинет-то я попала, а что ещё?